Анархонизм

На всякий случай еще раз повторю, что я веду разговор не о том, что можно в любой момент стать художником. Вовсе нет. О художниках я написал в другом месте (тоже, правда, странноватое место). Здесь маленькая история с картинками о том, что научить рисовать на каком-то минимальном уровне можно любого. Главное, чтобы были желание ученика и умение учителя.

На следующий раз Мишелл торжественно объявил, что сегодня мы будем рисовать шариковой ручкой. Рисунки шариковой ручкой я видел на протяжении тех школьных лет, когда нам разрешили писать не чернилами, а пастой. В моем понимании «рисунок шариковой ручкой» был тождественен наколкам на груди зека, где все выводилось мутными контурами или просто закрашивалось ровным синим (как вариант – фиолетовым) цветом. «Ну, это просто», - самоуверенно подумал я, ведь «за плечами» было уже три рисунка карандашом, что куда сложнее (как мне казалось). И тут Мишка меня огорошил технологией: сначала надо нарисовать карандашом, а потом уже поверх карандаша положить шариковую ручку. Да так, чтобы рисунок не только не потерял в детализации и тенях, а наоборот приобрел большую четкость.

Пришлось учиться заново держать шариковую ручку. Первым рисунком стал портрет (опять же с фотографии, но маленькой и нечеткой) моего друга Эдика Ракитина (он же – Рэкит). Рэкита жизнь потрепала изрядно. В свое время он чуть не погиб на игле. С этой дрянью ему удалось справиться и Эд начал в Питере новую, вполне респектабельную жизнь, занимаясь полиграфическим бизнесом. Года три назад его истерзанное, со следами пыток, тело нашли в одном из питерских подвалов. Но в то время Эдик был жив-здоров, хотя и не в Москве. Карандашный рисунок получился вполне пристойно, и я начал зарисовывать его шариковой ручкой. «Ничего не сделал, только зашел», - оправдывался товарищ Саахов. А я только положил поверх рисунка штрихи шариковой ручки. Но все крохи схожести кто-то (Спортсменка? Комсомолка?) недрогнувшей рукой вышвырнул в пропасть. Я даже дорисовывать не стал.



Мишелл посмотрел и предложил нарисовать что-нибудь поменьше размером. Теперь я принялся за однокурсника Серегу Бабурина (Он же Али Бабур, он же Бабур-ага). Сережка сжег под собой в Афгане два танка, но выбрался оттуда живым и с медалью «За Отвагу». Во всем институте не было человека более веселого, чем Бабурин. А я каждый раз, когда приезжал в гости к нему и его любимой жене Нонне (Нонка до этого уже была один раз замужем – за звукорежиссером МАШИНЫ ВРЕМЕНИ), чувствовал себя так, словно вернулся в родную семью. Нонка вообще называла меня братишкой и всячески баловала разными подарками. Автомобильная катастрофа на Большом Кольце унесла жизни этих любящих сердец. Вернемся же в общагу. Я нарисовал маленький, но зато похожий портрет Бабура, только уж слишком серьезный. Он почти всегда улыбался.




С рисунка на меня смотрел хмурый Бабурин, а Ма Белл улыбался: «Что-то есть. Давай теперь из какого-нибудь элемента развей полноценный рисунок». Недолго думая, я взял в качестве «элемента» голову с фотографии, висевшей на стене. Но как я ни старался (даже злонамеренно спрятал глаза у персонажа, чтобы не опростоволоситься), рисунок не получился. Пропорции полетели в тар-тарары, и близкая мне тема обернулась полным фиаско. В этот момент мне захотелось завязать с уроками рисования навсегда.